"Если не мы, то кто?» Эта фраза в моем восприятии неотделима от русских диссидентов. А никто, никто… Будь Лариса Богораз сегодня жива, она сидела бы и писала письмо в защиту Сутягина. Она, а не я. И я знаю, почему. Потому что я была бы уверена, что правозащитники напишут. А они уходят, не оставив наследников в широком понимании этого слова. Потому что их бесценный капитал не передается по наследству.
http://www.gazeta.ru/kolonka.shtml
Наталия Геворкян
«
Порядочность – сугубо индивидуальный капитал, не приносящий к тому же никаких процентов. Неленивость души, повышенная чувствительность, умение воспринимать чужую боль как свою – раскладывайте это на любые составляющие. Только Сахаров мог с официальной трибуны сказать: «Мне сегодня ночью позвонила девочка…». Только те семеро могли сесть в 68-м на Красной площади, почувствовав боль оккупированной Чехословакии как свою боль, постыдность принятого советским руководством решения как ощущение собственной ответственности, неприсоединение – как единственный возможный для себя выбор.
Лариса Иосифовна сидела на свой кухне, которой, как мне кажется, никогда не грозил образцовый порядок, и смолила папиросу. Ее странные, запоминающиеся, навыкате глаза с полуулыбкой смотрели на меня. Я не понимала. И она не понимала.
– Ну, как же так… Муж в тюрьме, ребенок заканчивает школу. Но ведь вы же понимали, что с вами будет и что с ними будет, если вы выйдете на Красную площадь… Вы же не могли об этом совсем не думать…
– Знаете, Наташа, они бы меня не поняли, если бы я поступила иначе. Тогда и потом – не поняли бы.
– Но ведь сотни людей понимали мерзость происходившего. Они же не пошли на Красную площадь…
– Значит, они могли не пойти.
– А вы-то почему могли пойти?
– Не так. Я не могла не пойти…
Мне было 12 лет во время Пражских событий. Весь мой протест по этому поводу десятью годами позже свелся к фразе на экзамене по новейшей истории в МГУ: «Когда войска Варшавского договора оккупировали Чехословакию…». Преподаватель помолчал, потом встал и закрыл дверь в аудиторию. «Ну-ну…» – то ли с интересом, то ли с сомнением сказал он, впрочем, явно не настаивая, чтобы я продолжала в том же духе.
Потом был мой первый вечер в Праге, когда в магазинчике около общежития мне не продали хлеб и сыр просто потому, что я говорила по-русски. И я, как маленькая, расплакалась и позвонила, естественно, маме: «Мама, ну я-то тут при чем?! Ну русская… Я, что, виновата, что у меня в кармане советский паспорт?». Мама помолчала, а потом ответила совершенно неожиданно: «Да, детка, мы все виноваты…».
Потом, спустя годы, когда я уже выучу чешский как родной, а мои чешские друзья научатся мне доверять, они скажут: «Там у вас было семь человек, которые спасли честь вашего народа… И мы об этом всегда помним».
У меня такое чувство, что эти уже старики, которых принято объединять одним словом «диссиденты», никогда не конвертировавшие свои Поступки ни в какое даже подобие житейского благополучия, до сих пор спасают честь нашего народа. Потому что каким-то поразительным образом они прожили всю свою жизнь за «вашу и нашу свободу». И на моем веку я не знаю ни одного года, когда этот лозунг, который держали в 68-м на Красной площади те семеро, не был бы актуален.
Не стало Ларисы Богораз. Они уходят, эти святые несвятые старики. И я не знаю: если не они, то кто? Всю их жизнь они облегчали нам, всем остальным, ответ на этот вопрос. Потому что брали на себя…
|
